Поддержи Openmeetings

пятница, 2 декабря 2011 г.

Гений — не значит социопат

Есть ли сейчас гении? Может ли высокий интеллект сочетаться с моральной ущербностью? О природе гениальности мы беседуем со всемирно известным филологом и поэтом Ольгой Седаковой.

—  Гений — это феноменально организованный человек? Или скандалист, бунтарь?

—  По тому, что создано Данте, Бахом, Рембрандтом, легко догадаться, сколько им пришлось поработать. И сколько знать и уметь. И как не давать себе воли. И надолго не отвлекаться от своего дела. И сохранять определенную умственную и душевную опрятность. Культурный человек — это человек возделанный, приготовленный к исполнению одного из своих предназначений — жить в общении с людьми, в общности. Батюшков называл это словом «людскость». «Людскими» ли были гении? В своем деле — в высшей мере. Иначе их создания оказались бы никому не нужными. В быту, скорее всего, не слишком: трудная работа требует уединения, неприкосновенности.

—  Великое открытие, великое произведение — это результат целенаправленной работы или неизвестно откуда пришедшая счастливая идея?

—  Я думаю, это совсем не противоположные вещи — дар и труд. Талант во многом и есть — дар плодотворного труда. Труд этот — не тупой перебор тысячи вариантов, мелочная «отделка». Главный труд (трудность, мучение) состоит в том, что требуется создать вещь, которая сама себе образец. Столяр, начиная делать, скажем, стол, знает, к какой вещи он придет. У художника нет предшествующего образца: к чему он придет, он узнает только в конце! Так что великое произведение требует труда, соразмерного великому вдохновению. Но без вдохновения — то есть состояния, которого не достичь каким-то волевым, рациональным усилием, без изначального дара (а дар — мистическая вещь) великого произведения не бывает.

—  То есть гениям все-таки это посылается свыше: Болдинская осень или музыка во сне?

—  Да, но вы попробуйте еще с этим даром справиться! Допустим, мне приснилась какая-то чудная музыка, но ведь я не умею ее записывать. Для того чтобы уметь, нужно по крайней мере десять-пятнадцать лет учиться. И ум тоже нужен. И знание о том, как это уже до тебя делалось (культура). У Баратынского есть об этом стихи: «Глупцы не чужды вдохновенья…» А кончается: «Что им глупец приобретет? / Его капустою раздует, / А лавром он не расцветет». Вдохновение должно упасть на готовую почву. И потом: нужно еще все это не бросить и довести до конца, потому что никому не является произведение, готовое до последней ноты, до последнего слова. Заполнять пропущенные места — на это нужна большая воля. И, я бы сказала, смирение: чтобы не придумывать «от себя».

Да, я знаю по меньшей мере одного живого гения — это композитор Александр Кузьмич Вустин. Вот человек, который знает и вдохновение, и труд. Однажды ему приснилось, будто в Москву приезжает Бетховен. Поезд подходит — и звучит музыка. Музыка как будто Бетховена, но он, Вустин, точно знает, что у Бетховена такой нет. Проснулся, подивился — какая красивая и странная музыка! — и ничего не стал делать. Ему второй раз снится тот же сон: мол, тебе зачем это показывали? Садись и запиши! После этого он стал записывать свое «Посвящение Бетховену». Вот чистый случай вдохновения. Музыка гениальная — среди современного гула и ритма парит как будто совсем бетховенская мелодия — но у Бетховена такой нет. Еще более бетховенская, чем сам Бетховен. Бетховен — «каким его сделала вечность».

—  Современное кино тиражирует образ гения-злодея, способного на любой беспредел. Может быть, действительно, интенсивная творческая работа развивает какую-то патологию?

—  Бездарность — и особенно в соединении с амбициями — куда ближе к злодейству, чем гений. Самые страшные вещи в истории делали бездарные, несостоявшиеся художники (как Гитлер) или поэты (как Сталин). Гений на самом деле — человек по сравнению с другими людьми легкий, ему немного надо от жизни. Главное — ему совсем не нужно власти над людьми. В пушкинском «Моцарте и Сальери» вы заметили, чтобы Моцарт имел какие-нибудь претензии к Сальери? Вы можете представить, чтобы Моцарт замышлял что-то против Сальери? Зачем ему это? Потому что как раз великий художник знает, что серьезная работа увлекательнее всего остального. Это служение не по долгу, а по любви, и разнообразные формы самоутверждения просто перестают интересовать: «Не для житейского волненья, / Не для корысти, не для битв, / Мы рождены для вдохновенья, / Для звуков сладких и молитв».

—  Может быть, каждая эпоха гениальна по преимуществу в чем-то одном? Чем отличается наше время?

—  Да, бывают времена, когда все общество почему-то готово к тому, что потом, задним числом кажется созданием уникального гения. Греческие трагедии слушали простые горожане, а не какие-то ученые мифологи. Шекспировский театр был демократическим театром. Попробуйте нашего среднестатистического горожанина заставить читать Шекспира — это для него уже трудно. В этом смысле сейчас не слишком благотворное время. Чтобы творить, необходимо ощутить, что ты делаешь нужное не только тебе, что это нужно еще кому-то. В конце концов, истории, космосу это нужно. На самом деле, квалифицированного читателя, слушателя, зрителя в Новое Время (не при Еврипиде и Шекспире) всегда было не так уж много. Какими тиражами выходил Пушкин или Блок? Сто-двести экземпляров на всю Россию. Теперь творческих участников искусства вряд ли меньше.

Я думаю, в каждом времени есть — для художника, для мыслителя — какая-то новая возможность, из которой может возникнуть большая вещь. Но не всегда находится человек, сумевший узнать этот запрос, эту подсказку...

Нас должна не покидать надежда — даже не надежда, а простой здравый смысл. Продолжение истории всегда в своем роде чудесно. Великая вещь может появиться не благодаря своему времени, а вопреки всему в нем. Время может не помогать художнику, а, наоборот, мешать и угрожать в такой мере, что человек примет этот вызов: ах, невозможно? Так смотрите!

Комментариев нет :

Отправить комментарий